!!! Переписка на тему «Мальчик, которого…»

Марк Вербер

Мальчик, которого ты целовал во сне
светловолос и холоден будто снег,
падает мягко на руки, только тронь,
белая кожа, белая рыбья кровь,
пахнет анисом, сотней бессонных лун.
Гладкую спину пальцами разлинуй,
в красные полосы ток запуская ртом,
вылижи с белой плоти его ментол,
вырежи в кости острой каймой зубов
памятный знак о том, какова любовь
и уничтожь, пожалуйста, уничтожь,
последним ударом в ножны вгоняя нож.
Чтобы больными солнцами в сотню ватт
день твой не стал к полуночи ревновать
и не сжигал оставшийся в пальцах снег
мальчика, что тебя целовал во сне.


Яна Юшина

Ты зарываешься в снежность его волос
с чувством, которое вон из тебя рвалось.
Зло, карандашно, истинно сочленив
чёрное с белым, прошлое сочинив,
будущее предвидя и выводя,
ты предвкушаешь партию. Так ладья
плавным движением пробует параллель,
чуть отстранясь от пешек и королев.
Клетка за клеткой - полон тетрадный лист
мальчиком снежным. И сколько им не делись
с белой бумагой - всё заживо, всё легко.
Чёрные пишут. За белыми - новый ход.
Хватит!
Но будет всё яростней не хватать
матовой белокожести живота,
пропуска губ, открывающих яркий ад,
чтобы себя к нему заново ревновать.


Марк Вербер

Если у белых численный перевес,
в холоде ревность напоминает месть
хоть бы за то, что чувством в тебе сбоит
мальчик, который северно-ледовит.
Белый как цвет основы его основ
кончики пальцев обмакивает в озноб,
топит ладьи, не вышедшие на курс,
и не дает ложиться словам в строку.
Делая ход от граней его ключиц,
слушай как в нем стремительней застучит
жадность продолжить партию в тех ходах,
что растерзают матовость живота.
Если не сам с собой то, позвольте, с кем
ты разыграл ту партию на доске,
зло рассеченной на белизне листа?
Он усмехается алым разрезом рта,
сделав кровавей шахматный монохром.
Ты продолжаешь, шах объявляя ртом
телу оттенка сдавшихся снегу роз.
Чувство, которое вон из тебя рвалось
дрожью зовет терзать и атаковать,
чтобы поставить дерзко финальный мат,
губами повергнув белого короля.
Чтобы игру опять начинать с нуля.


Яна Юшина

Вырван из текста. Высечен изо льда.
Дерзость его стремительна, как "голда".
Скоростью упрекая тебя в родстве
с осенью, пересказанной нараспев,
он произносит первое "отпусти"
так, словно острый снег на зубах хрустит.
Просто он знает, чем на тебя давить,
мальчик, который северно-ледовит;
белый и опьяняющий - твой мускат -
выпить до дна и, конечно, не отпускать.
В сердце - на семь поцелуев, на семь цепей.
Чтобы надёжно и накрепко. А теперь
как тебе не писать его? А никак.
Даже когда теряется в двойниках.
Да и какие могут быть двойники,
если на ощупь помнишь его экип -
чередование молний и белых кож -
замок шестого чувства, в который вхож,
чтобы на выходе выжить и повзрослеть.
Ты обречённо носишь его браслет -
внутрь ледяными шипами -
почти стигмат.
Ночь. Полнолунье. Ядерная зима.


Марк Вербер

Как отпустить? Способностью отпускать
не наделен зажатый в его тисках,
верно браслет носящий вовнутрь льдом.
Ты принесен им в жертву и им ведом
к пропасти простыней, на его алтарь -
в снежность волос и шелковость живота,
чтобы любовь похожа была на смерть
в ядерной, беспощадной его зиме.
Осень легла подстилкой. Твое родство
с осенью, проникающей как раствор
теплого, золотистого янтаря,
недоказуемо. Стоит ли проверять,
если ты пал в объятья его снегов
с чувством неотвратимости и не смог
взгляд отвести от глаз холоднее льдин.
Пешка на Е4. Тебе ходить.


Яна Юшина

Сколько же в нём порока и волшебства,
в первом стриптизе, начатом у шеста
и позволяющим набело обнажать
непоправимо кровавую суть ножа.
Ты не успел оглянуться - уже среди
строк продолжается дикостью твой стриптиз -
на молоке тетрадочных простыней
варится зелье, которого нет пьяней.
Это уже не шахматы - инстаграм -
правила съёмки, когда переходят грань
кадра - к искусству выразить, донести,
сделать случайное фото, чтоб вышел стих
трассой, которую выбранный адресат
будет по венам отчаянно вырезать.
А неизбежное станет пытать огнём:
как, почему и зачем это всё о нём,
диком волчонке с шерстью оттенка льна.
Просто тобою нежность его вольна.


Алёна Неподлежащая

Мальчик, с глазами холодными словно снег,
Только в стихах возвращается на ночлег,
С тайной опаской линчуя в себе врага
Где-то на шкурах у теплого очага.
Белые скулы уверенно тронет ночь.
Чувственной близостью тел нагих обесточь
Яркость звезды, затмившую светом луну.
Я выцеловывал родинки, белизну,
Не убирая звериных зубов оскал.
И засыпая, я слушал как ты дышал.
Я неумело старался тебя хранить.
Вновь вышивая до боли чужую нить
Тех совпадений, что строились наугад.
Если ты рядом, то наши часы спешат.
Мальчик с руками холодными словно лёд.
Вряд ли все это меня от тебя спасёт.


Марк Вербер

Переночуй во мне и теперь ночуй
каждую ночь, приникай к моему плечу
жестким загривком, холодом белых скул.
Я растоплю любовью твою тоску.
В нежной звериности, в шкурах у очага
я приручен губами тебя читать,
делать наброски пальцами как углем
в белую нежность кож, холодней чем лед.
Как мне тебя хранить, вышивая нить
из совпадений, способных соединить,
если сегодня ночью часы спешат
так, что стирают стрелки последний шанс
на продолжение. Холоден будто снег
мальчик, ко мне пришедший тогда во сне,
чтобы уйти с рассветом, как снег весной.
Сном порожденный должен остаться сном.


Лина Сальникова

Мальчик, который ко мне приходил во сне,
холоден, словно снег, но и чист - как снег.
В зрачках его - бес, и бес оставался нем,
когда у меня в зрачках два огня плясали,
когда во мне пел гортанно лесной инстинкт
о том, что любого, кто встретится на пути,
рискнет между мною и мальчиком перейти
ту полосу, где до смерти - одно касанье,
я уничтожу. Мой мальчик, мой личный взлет,
линчуемый черновик, проба букв - углем
на теле, кристально-белом, глаза - как лен,
Мое персональное вето, круги инферно,
создан в лишенном принципов октябре,
таком, что лишь причаститься и умереть, -
Я буду во сне его ото всех беречь,
чтоб сдаться ему, как снегу, шагая первым...


Яна Юшина

Мой бесподобный мальчик, мой белый волк.
Свечи сдаются, спине посвящая воск,
Чтобы твоё животное естество
Стало родней, желанней, невыносимей.
Фетиш рождается тише, чем первый снег,
Делая сокровеннее и ясней
Плен, чтоб в его верноподданной белизне
Строгие снежные боги тебя спросили:
"Чей ты? Кому научился принадлежать
И посвящать вдох и выдох, полёт и шаг
В бездну? Чьим именем сердце разъела ржа,
Сердце из заповедной дамасской стали?
Кто подарил тебе высшую из свобод -
Слово, которое примет и сан и бой?"
Имя моё назовётся само собой.
Снежные боги кивнут тебе и растают.


Лина Сальникова

Мальчик, как скандинавский стальной клинок,
бледное тело собой рассекает ночь,
Боги тебя ваяли для сильных, но
сильные, прикасаясь к тебе, растают
Как возжелавшие нежности, оттого,
что слишком манящ и слишком податлив воск,
а мальчик, в котором прижился огромный волк,
имеет привычку любить так, что сердце станет
От этого шелка волос и от жара кож,
от бездны, в которую он априори вхож,
от тела, что словно белое молоко,
собой остужает кожу, струясь по коже.
И Боги гадают: кому же принадлежать
он должен, сын страсти, холодной, как сталь ножа? -
Пожалуй, тому, кто способен его зажать
меж легких и с ним дышать непременно сможет.
Любой же другой будет мальчиком дерзко прожит,
что справедливо, хотя, безусловно, жаль...


Алёна Неподлежащая

Все отменяется. Первое вслух «Прости». Мальчик [сжимающий сердце твое в горсти],
Ставший не только желанным, но и родным, вскоре заменится осенью и спиртным.
Каждое слово способно прибавить боль. Не отпускает и память - ночной конвой
Для возвратившихся в белую гладь листа. Он издевается. Высечен изо льда,
Соткан на стыке твоих же безвольных строк. Лучший из смертных [внесенных судьбой в пролог].
Разницы нет между пешкой и королем, если представить, что каждый давно казнен
Зверем, с которым ты гордости лишена [запах пьянящий под шерстью оттенка льна].
Он возвращается к каждой твоей весне - дикий волчонок проникший в тебя извне
Всех совпадений и нежности на крови. Неприручаем [по имени не зови].
Ты улыбаешься [щурясь] в его оскал. Созданный кем-то из лучших стихов/лекал
Он задыхается, молча дыша тоской. Ты прижимаешься к скулам его - щекой.

Сдашься на милость жестоким изгибам губ. Истина выжженных страстью на коже букв
Беспрекословно отметит - почти стигмат. Он выдыхает «Прости» по дороге в ад.


Алёна Неподлежащая

В нас начинается кто-то свыше и, будто бы голос, звучит сквозь Осень.
© Лина Сальникова.

В нас продолжается кто-то свыше.
Ты начинаешься мной [в искомых].

Тот, кто судьбой был с тобою вышит, знает, что Осенью мы ведомы.
Знает, как больно кровить стихами, если Кто_Нужен тебя не слышит.
Ты выгрызаешь строку клыками. Ты не умеешь не падать с крыши.
Ты повторяешь как мантру - имя [звуки, которые что-то значат].
Утро встречаем совсем чужими. Мальчик, который не мною начат,
Любит рассветы и многоточья. Гроздьями алого винограда
Осень раскрасит листву. А ночью - я возвращаюсь в пределы ада.
Ты возрождаешься в поцелуях, я же целуя тебя - сгораю.
Сотни услышанных «аллилуйя» не возвращают дорогу к раю.
Слишком законченный для начала нового круга по старым вехам.
Это тоска по тебе дичала. Это она отзывалась эхом.
И наплевав на твои устои, выучив только - «Не нам сбываться»
Я раскидаю свои «love-story» на нескончаемые абзацы.

Осень в тебе становилась тише и замолкала в груди беспечно.
Ты продолжаешься в ком-то свыше. Я умираю в тебе навечно.

(с) Марк Вербер, Яна Юшина, Алёна Неподлежащая, Лина Сальникова



Не будь жабой! Покорми музу автора комментарием!

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Чтобы вставить цитату с этой страницы,
выделите её и нажмите на эту строку.

*