Автор: Райская Ольга
Эротическая космо-сказка
Идейный вдохновитель: Маппет шоу «Свиньи в космосе»
Жанр: стеб с БДСМ тематикой

Давным давно плыла в большом космосе одна планета. И называли ее Поросяш, старики сказывали. А и было то на планете все ладно. А и было то на ней все гладко. И редька была нонешней слаще. А и девки были нонешних краше.
Да приключилась беда неминучая. Налетело идолище поганое с экспансией своею космической. Вторглись полчища волкоидов лютых на земли поросяшей мирных. Что пожгли-потоптали – то не считано. Мужичков работных, да девок красных во полон угнали видимо-невидимо. А что не угнали, те попрятались, во лесах дремучих, да землянках тайных.
А предводительствовал ордой несметной волкоидов постылых непобедимый хан Зубощелк. Молва о нем шла горькая, о злобе его лютой, да похоти непомерной. Сколь невинных поросяш обесчестил, то нам неведомо. Многие звали его на бой праведный. Да много полегло богатырей поросяшских от руки ханской.
Прознал хан про схроны тайные во лесах дремучих, да и заслал гонцов туда с приказаньем – выдавать ему каженную луну по девке красной, а иначе изничтожит под корень генофонд поросяший.
Пригорюнились поросяши, приуныли. Собрали вече, да стали совет держать. Уж судили рядили сердешные, все умаялись да переругались токмо. И вышел тут мудрый старец-хряк, со щетиной убеленной, вперед и молвил.
- Надобно жребий девкам тянуть.
Народ загалдел, зашушукался, да головами-то согласно и закивал. На том и порешили. Достал старец из портков свой жребий, да и предлагает бабам да девкам собравшимся уже начинать тянуть его. Которая короче всех натянет, той и идти, в путь-дорогу дальнюю собираться, к супостату на поклон.
Собрались бабы и стар, и млад, шепчутся, сиськи пышные в рубахах вышитых поправляют. Каждая подпихивает соседку вперед, кто хитростью, кто смекалкою. Никто первой тянуть не решается, поглядывают на жребий. Уж больно вида он неказистого, да и кривоват. Вот вышла вперед кузнецова дочерь, что отцу по кузне в подмоге была. Опытно потянула жребий, аки доярки местные. Да и вытянула его на пол локтя. Прокатилось над честным собранием уважительное: «ОООО!». И так еще семнадцать раз «ОООО!», два раза «ОГОО!» и даже раз «ОГОГОО!» Пока не дошла очередь тянуть жребий, ставший к тому времени похожим на перезревший баклажан, сиротинушке местной.
Всем хороша была девка-поросяша, но замыкало в ней что-то при утехах плотских. Злая да агрессивная становилась, вот поросяшские парни ее и побаивались, но не сторонись. А уж что с ими творила выделывала, о том сказать стеснялися. Отец с матерью сгинули, оставив три сестры Нифу, Нуфу и Нафу. Да Нифе с Нуфой не повезло схорониться, так и угнали в полон горемышных. Вот и осталась Нафа одна-одинешенька.
Подошла Нафа к старцу, ухватилася за жребий евоный, вдохнула поглубже, аки бобер перед нырком и… подскользнулася на горошинах козьих. Жребий выскользнул из рук Нафы, растянувшись перед этим всего на мизинчик, да и то в обхвате. «ВАУУ!» - прокатилось нал толпой.
- Попала, - чуть слышно сказала Нафа.
- …дец! …дец! …дец! – привычно повторило за ней эхо.
- Тебе итить! – как-то совсем не авторитетно пропищал старец, бешено вращая огромными, несколько печальными глазами, где-то в районе маковки.
Залилася Нафа слезами горючими. Дакить слезами-то горю не поможешь. Делать нечего. Одела она костюмчик латексный, собрала в узелок вибратор верный размера XXXXL, да девайсы разные, флогеры, бечевки, да стеки любимые, поклонилась в пояс люду честному, осенила себя знамением веры истиной, да и поплелась из схрона в сторону городища ненавистного, на встречу приключениям неведомым.
Долго ли, коротко ли шла Нафа, да песенку под пятачок напевала. Былинную, давно забытую народную: «И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди…», причем кто такие этот Ленин и Октябрь, и куда они держат путь никто не помнил, но песня полюбилась и прижилась в народе. Так и подошла странница сердешная к воротам супостатовым. Посередь ворот кнопка алая с надписью приветливой: «Жми сюдой пока живой». Нажала Нафушка, и такой вой разлетелся по округе, что поосыпалась листва, почитай вся с соседних дубов.
- Чу! Поросяшим духом пахнуло! – донеслось из-за стены.
- Открывай! Свои пришли! – крикнула Нафа голосу неведомому.
- Свои в такую погоду дома в соцсетях сидят, да говорящее зеркало Айфон семь смотрят!
- «Вырезано цензурой» хана вашего! «Вырезано цензурой» хану вашему! «Вырезано цензурой» ханом вашим! – ласково проворковала Нафа, аки горлица.
- Ну так бы и сказала, что свои, – и ворота открылись, и вошла девица на ханский двор.
А и взяли ее под белы рученьки. А и привели в терем да наперед очей ханских и поставили.
- Чьих будешь? – вопрошал Зубощелк.
- Дак поросяшинские мы. Для пользования аки дань прибыли, - скромно потупилась красна девица.
Умилился хан на красу енту глядючи, теснее прижиматься стал, да слова тайные нашептывать.
- Как красива ты девица с этой сторонушки, а как жалко мне, что с другой-то сторонушки у тебя личико.
Скоро сказка сказывается, да еще скорей дела делаются. Воспылал хан к девице страстью жгучею. Ведет он ее во палаты да в расписные, а там и печь изразцовая, да лавки шкурами диковинными крытые.
Рычит, стало быть, ханушка, да страстию о поросяшино бедро трется, да к полатям продвигает. Девица вырываться и не думает, намекает на наслаждение невиданное, да не слыханное, сессионное, да на принципах БДР основанное. Сколько девок брал, а о таком и не слыхивал. Обуяло Зубощелка любопытство лютое, да и доверился он Нафе безропотно.
Уложила его девица на лавки крытые, животом к меху пушистому, да привязала путами шелковыми руки, ноги к ножкам накрепко. А уж когда резать стала ножиком штаны ханские златом шитые, заподозрил он недоброе, да кричать ему стыд не позволил бы.
А когда поросяша закончила, то окинула взглядом лавочку с ханским телом сейчас не прикрытым ничем. А и взяла она в руки плеть, флогер черненький, с кожей вымоченной. Сколько раз поднималась рука – то не ведомо. Заалел ханский зад аки маков цвет. Она била его, приговаривая:
- Назови ты меня Госпожою своей, Госпожою своей, да смирись со всем!
Хан мотал головой, да зубами скрипел, а терпеть сие больше мочи нет. Страсть кипела в нем, но мешала боль. Но мешала боль, и взмолился он.
- А прости ты меня, Госпожа моя! Госпожа моя, ты раба своего, недостойного. Коли что натворил, то исправлю я. Все исправлю я, как и было до.
Оседлала его поросяша верхом, по спине и бокам стеком гладила. Стеком гладила, терлась бедрами, да приговаривала:
- Отпускай-ка ты, хан, весь работный люд из полона своего неминучего. Да сестер моих возверни назад. Возверни назад Нифу с Нуфою. Забирай-ка ты, хан, всю орду свою, да с планеты нашей проваливай.
Воспротивился хан, заартачился. Выгнул спину дугой, силясь сбросить ее. Разозлилась на него поросяшечка, в руки флогер взяла сызново. Акромя флогера взяла помощничка, тот который в иксах и с элечкой. Стала смазывать она помощничка, да не простым маслом – заморским оливковым. А потом поднесла то маслице к месту хана тому – нетронутому.
Хан в веревках забился неистово. Да куда ж ему горемычному. А помошник вошел как по маслицу, вырывая с губ наслажденья стон. Воспылал хан любовью пламенной к ней одной, лишь одной поросяшеньке. Госпожею он звал сердешную до последнего дня обшего.
Возвернулись с полона сестрицушки и другие люди работные. А орда ушла восвояси, и экспансия на этом закончилась. Хан женился на Нафе-лапушке и увез ее в дали космоса. Так счастливо кончается сказочка, а вот было ль или нет то не ведомо. Поросяши зажили счастливо. Их края расцвели пуще прежнего. Только кто и придет к ним с умыслом, тот от умысла и поплатится.
А волкоиды помнят сказочку, потому что нет-нет да народится у какой-нить волкоидной самочки ребятня с поросяшими хвостиками.
Уф)) Тут и сказочке конец. Мораль: Берегите вы задницу белую. Не ищите на нее приключеньице.