Он был южанином - первое, что бросилось в глаза. Оливковая кожа и раскосые глаза сомнений не оставляли. И ещё такие тонкие, точёные черты могли быть только у южан. Наши лица грубее. Тёмные, густые, наверняка накрашенные брови. Прямой нос, подведённые сурьмой глаза почему-то серого цвета. И волосы - светлые, настоящая редкость для южан.
Но самым замечательным была его улыбка. Чарующая, да. Это действительно очень красиво - когда полные, почти по-женски, губы так улыбаются. Соблазнительно - да. Зовуще - да. С обещанием - тоже да. И насквозь фальшиво.
Эта нервная, дрожащая улыбка, не сходила с его губ, как приклеенная, всё время, пока новый ученик королевского мага - Вильям, кажется - зачитывал мне послание Его Величества.
Король рассыпался в любезностях, комплиментах и похвалах милой и героической мне, а в знак своего признания за проявление исключительного патриотизма и спасение родины посылал это. Раба. Игрушку для удовольствий. Постельных утех. Наложника, как таких называют на юге, где процветает традиция гаремов. Дорогого наложника, исключительного - прямо как мой патриотизм. И не потому, что мальчик красив, как их южная ночь, и наверняка так же жарок. И даже не потому, что совершенно точно обучался в лучшей школе удовольствий где-нибудь в Ахнажаидзе. И даже не потому, что молод - шестнадцать лет, самый возраст для таких, как он. Хотя их, кажется, начинают использовать с одиннадцати. Молод, но уж точно не невинен. Естественно, ведь его главным достоинством было редкое и очень сложное проклятье волшебной, неземной сексуальной притягательности. Иными словами, у любого при виде этого мальчика, фигурально выражаясь, слюнки потекут и кое-что встанет.
И сейчас от него фонило этой притягательностью так, что даже я чувствовала. Так же чётко, как приторно-сладкий аромат иланг-иланга и орхидеи, исходящий от оливковой кожи. И это при том, что мальчишка-маг очень старался поставить "ледяной" щит, чтобы королевский подарок был доставлен в целости, а сопровождающие его солдаты вместе с магом, и подглядывающая за "милой" сценой прислуга не переквалифицировались в насильников.
А меня выворачивало от одного его присутствия. И ладно, что мужчин я с некоторых пор на дух не переношу, и вся прислуга у меня - женская. Но намёк на его, подарка, использование...
Впрочем, я веду себя невежливо, даже грубо - мне давно следовало бы представиться. И рассказать маленькую предысторию. Короткую - меня от неё и так трясёт. Меня извиняет только излишняя... ярость, но вполне понятная в силу недавних событий.
Во-первых, моё имя - Виктория. Вроде бы, до поступления в академию оно включало в себя ещё пять или шесть имён плюс родовой титул, но потом во мне обнаружили дар и забрали учиться. А у ведьм только одно имя - первое, оно же последнее. Моё - Виктория.
Во-вторых, я более не ведьма. Когда три месяца назад Южная Конфедерация чуть не вплотную подвела свои войска к нашей столице и пообещала вырезать всех, включая женщин и детей, я согласилась на проведение одного... обряда... Обряда. В результате которого я потеряла дар и более никогда не смогу колдовать. Но наша страна освободилась, южане вернули всё и даже заплатили громадную контрибуцию. А куда бы они делись - я не зря жертвовала своим будущим, статусом и спокойствием.
Мне следует описать обряд, просто, чтобы моё нынешнее поведение было понятным. Хорошо... Все могущественные заклинания требуют не только подготовки, но и странных, иногда забавных или ужасных ингредиентов-катализаторов. Для заклятья, обеспечившего нам мир, требовались добровольно отданные ведьмой честь, воля и радость. Последнее было самым лёгким - магический круг быстро выкачал её из меня - ощущения не хуже тех, что чувствуешь после проваленного экзамена, например. Обидно, печально, грустно, но жить можно. Воля - видения, результат запрещённых ментальных заклинаний, сделавшие из меня психическую развалину на ближайший месяц. И, чтобы добить окончательно - честь. Групповое изнасилование специально ради такого дела отпущенными и опоенными висельниками. Спустя неделю я смотрела как их всех - дружно, почти одновременно - вешают, но демон их забери, мне это не помогло. Боязнь прикосновений, депрессия, кошмары - по мнению королевского целителя и моего лучшего друга Аврелия это я ещё легко отделалась. Наверное. В общем, думаю, теперь понятно, почему ведьмы редко соглашаются на подобный обряд. Жизнь после этого можно смело заканчивать, ибо впереди нет даже туннеля, только туман. Да, меня объявили героиней. Да, мне выделили неплохое годичное жалование, всевозможные пособия, подарки и безумно удобный дом в самом живописном местечке страны, с прислугой, которую я лично нанимала. Но как мне жить дальше - на это ответить никто не мог, даже Аврелий, хотя он искренне старался помочь.
Если бы я знала раньше, чем всё это закончится, я бы не согласилась.
Я представляла - да. Я даже наивно думала, что выдержу. Я ошибалась.
...У меня не осталось в жизни ничего, совсем ничего. Но как будто это кого-то интересует...
И вот теперь он улыбается приклеенной улыбкой, стоя на коленях посреди моей гостиной. И мне тоже следует улыбаться, потому что именно так принимают королевские подарки. От них никогда не отказываются, даже если это насмешка, даже если я терпеть не могу любого мужчину подле себя сейчас, особенно этого демона похоти. Даже если он покорен и мечтает доставить мне удовольствие. Даже если он красив, покорен, и мальчишка-маг передаёт мне ларец с браслетами для прислуги, которые защитят их, если вдруг (королевский маг клянётся, что этого не произойдёт, но вдруг?) "ледяной" щит вокруг моего дома исчезнет.
- Моя госпожа, - сияющий ученик (Вильям?) наивно ищет в моих глазах радость. А его - горят от восхищения. - На сём Его Величество выражает свою признательность и желает вам долгих лет счастливой и благополучной жизни. Мне зачитать?
Я с трудом оторвала взгляд от светловолосой макушки.
- Нет.
- Моя госпожа, - мальчишка-маг нервно облизал губы, и я до боли сжала кулаки за спиной. - Могу я... пожалуйста... выразить своё почтение.., - и потянулся к моей руке с намерением галантно запечатлеть целомудренный поцелуй восхищения героиней.
Придурок!
Я отшатнулась, с трудом удерживаясь от желания схватиться за кинжал. И, мельком отмечая, как расширились серые глаза "подарка" за спиной мага, выдохнула:
- Не можете. Вам лучше уйти.
- Госпожа? - смутился маг, а стоящие у двери солдаты переглянулись.
- Сейчас! - рявкнула я.
Восторженного мальчишку Вильяма утащили солдаты. Я бросилась к окну, замерла, теребя передник.
- Госпожа, - подала голос Лия, моя экономка. - Капитан спрашивал, можно ли им переночевать у нас. Ночь скоро, а путь неблизкий.
- Пусть выметаются!
Лия, понятливая (за что мной и нанятая), кивнула двум служанкам - соберите, мол, ребятам на дорогу. Те проворно убежали, вслед за ними потянулась и остальная прислуга. Я стояла у окна, неотрывно глядя, как собираются во дворе солдаты вместе с всклоченным, постоянно оглядывающимся на дом мальчиком-магом. Я тоже была наивной, тебе, малыш, в твои восемнадцать - простительно. Мне в мои тридцать - уже нет...
- Госпожа? - голос экономки звучал напряжённо. - А с ним что делать?
Ворота распахнулась, кавалькада всадников выехала навстречу яркому закату, и я облегчённо выдохнула.
"Подарок" по-прежнему стоял на коленях посреди гостиной. И, похоже, собирался стоять так ещё долго, если не вечно. Только больше на меня не смотрел - покорно потупился. Хорошо. Я с трудом выносила его присутствие, его взгляд точно был бы последней каплей.
- Оденьте браслеты. Каждая из вас. И не снимать. Кто снимет хоть на секунду - уволю. Это... Отведи его в гостевые покои и запри.
- Но госпожа, комнаты не готовы, там бы протопить, да и не убирались давно, кто ж знал...
- Отведи, - перебила я. - И запри.
А ключ выброси к демонам.
- Покормить, госпожа? - вскинула брови экономка. - Он вон худющий какой. Да и с дороги...
- Лия. Я сказала. Вон отсюда!!
Экономка отлично знала, что если на меня "находит", лучше исчезнуть. Не в облаке дыма, конечно, но побыстрее.
Когда я повернулась минуту спустя, ни служанки, ни раба уже не было. Только лёгкий, но навязчивый запах иланг-иланга вперемешку с орхидеей.
Я вдохнула его поглубже и сжала кулаки - до красных лунок на коже.

***

- Вики, ты глупишь! - изборождённое оспинами и морщинами лицо главного королевского целителя поморщилось в огне - не то от гнева, не то от изумления. - Ты хоть представляешь, сколько он стоит?
- А что, я могу его продать? - съязвила я, не выдерживая, вставая и принимаясь нервно ходить по комнате. - Я не хочу его видеть.
- Вики, милая, - Аврелий был единственным человеком, который мог называть меня "милой". Его почтенный возраст и наше долгое знакомство давало и ему, и мне некоторые преимущества. - Ты собираешься прожить отшельницей всю оставшуюся жизнь?
Да.
- Ты красивая молодая женщина, ты должна...
- Ты уже говорил это, - перебила я, стискивая пальцы в "замок".
- Я говорил и повторяю, - привычным целительским все понимающим тоном продолжал Аврелий. - Ты молодая красивая женщина и ты не можешь запереть себя в славном домике в провинции...
Ещё как могу.
- ...и жить так дальше. Уверяю тебя - сначала мужчины, потом ты не сможешь выносить женщин, потом кошечки-собачки, а потом и на птичек бросаться начнёшь!
- Очень смешно.
- Совершенно не смешно! - укоризненно глянул на меня из огня целитель. - Ты хоронишь себя заживо! Король оказал тебе дорогую, безумно дорогую услугу! Мальчик красив, покорен, делай с ним, что хочешь - и ты должна. Я говорю тебе как врач - ты должна, Вики. Я же учил тебя - чтобы справиться со своим страхом, надо...
- ...встретиться с ним, - устало закончила я, садясь в кресло. - Я не могу. Не сейчас. Потом... Потом.
- Вики! Ты должна...
Я засыпала его золой раньше, чем он успел продолжить, и контакт прервался.
Я не могу. Я просто не могу. Меня трясёт при одной мысли.
Звонок случайно подвернулся под руку, я дёрнулась от громкой трели и привычно буркнула прибежавшей на звон служанке:
- Вина.
Та, быстро поклонившись, исчезла.
За вином последовал ликёр и деревенский самогон, по вкусу - почти как спирт для экспериментов.
Голова кружилась, в груди горел огонь, когда я в обнимку с хлыстом (как меня занесло на конюшню и, главное, когда?) упёрлась носом в дверь гостевых покоев.
В замочной скважине призывно торчал ключ.

***

В комнате и правда было холодно, и противно пахло затхлостью - очевидно, не только давно не убирали, но и давно не проветривали.
В сумраке лунной ночи чёрным провалом зиял не растопленный камин. И серая гибкая фигурка у него сгустком тени - на коленях. Светлые волосы серебрились - иначе я вряд ли бы его заметила без света, да ещё и под хмельком.
"Ха, на коленях. Весь вечер, что ли, стоял?" - мелькнула мысль. Естественно нет, просто не мог не слышать, как вожусь с замком.
Я зажгла свечу. Сначала пыталась по привычке - магией, потом, с проклятьями - обычным человеческим способом от искры. Всё это не выпуская почему-то хлыст.
Мальчишка изваянием застыл у камина, опустив голову и смиренно глядя в пол. Я ещё долго его рассматривала - красивый. Очень. Желанный. К нежной (наверняка же нежной) без изъяна коже хотелось прикасаться. В волосы цвета льна хотелось зарыться пальцами, проверить - такие ли мягкие, как видятся.
Гостевые покои - единственное место, где "ледяной" щит не действовал. Просто потому что здесь я поселила мальчишку, и заклинание это "отметило"... наверное, как спальню. Чего ради дарить инкуба, если нет возможности его использовать? Всё это машинально промелькнуло в голове, пока я смотрела на "подарок".
Желание ненастоящее, это магия, похоть. Хотя вряд ли раньше я бы прошла мимо такого красавца и без всякого проклятья...
Но сейчас насильное влечение всколыхнуло целую череду мерзких воспоминаний, когда тело тоже желало, а разум кричал от ужаса. Я же сопротивлялась тогда, во время последней части обряда, правда, только поначалу. А потом послушно... всё...
"Шлюха-а-а", - жаркий шёпот на ухо. "Сладкая...".
Он тоже сладкий. Лакомый кусочек. Мальчик-игрушка. И полностью в моей власти. Полностью.
Я не заметила, как губы пересохли, в висках застучала кровь, а рука, держащая хлыст, сжалась.
- Ну? Так и будешь стоять на коленях? - хрипло выдохнула я, тяжело дыша. - Вставай.
Он быстро поднял голову, глянул на меня. И, снова потупившись, поднялся.
Красивый. Красивый... Хочу!
К горлу подкатила тошнота, когда я хрипло прошипела, не вполне отдавая себе отчёт:
- Раздевайся.
На нём была всего лишь шерстяная туника. Плащ тоже был, вечером, а сейчас валялся на кровати вместо покрывала. Но даже из этой несчастной туники (серо-зелёной, я навсегда запомнила, с золотистой каёмочкой) он умудрился сделать целое представление, почти танец. Медленный, грациозный, гимн похоти. "Возьми меня...".
А глаза нервно поглядывали на хлыст, который я, не замечая, теребила.
Я облизала губы, опустила хлыст и приказала:
- Смотри на меня.
По-моему, он вздрогнул - движения на долю секунды сбились. Всё, конечно, тут же вернулось - и грация, и красота, и желание. Но это, и скрытый испуг - даже не испуг, тревога - в его глазах заставили насторожиться, как охотничью собаку, почуявшую след.
Я обошла его по кругу - только что не принюхиваясь. И, не замечая, что облизываюсь, провела пальцем по гладкой коже спины.
- Тебя никогда не били плетью или кнутом, правда, красивый мальчик? - даже голос изменился. - Никогда не гладили этим? - вместо пальца - рукоять хлыста.
Он задрожал - от холода, наверняка, комната выстыла совершенно. А мне было жарко. Мне было горячо, как у демонов в пекле.
- Нет, - шёпот на выдохе - я и так стояла вплотную. И даже несмотря на то, что я чувствовала его тревогу и зарождающийся страх всей кожей, он умудрился даже такое простое слово шепнуть возбуждающе.
Желанный мальчик...
- Правда? - моё дыхание сбилось от запаха иланг-иланга и орхидеи. Уже не приторных, слабее, но таких... сладких... - Я буду первой?
И с наслаждением размахнулась.
Он даже не дрогнул, не то что не вскрикнул. Стоял, красиво выпрямившись, глядя в одну точку где-то у кровати. И когда я ударила во второй... третий... четвёртый раз - тоже. Конечно, его учили терпеть боль, хоть ни плетью ни, тем более, кнутом, конечно, не трогали. Кто бы стал портить такую красоту?
Я. И, имейся у меня кнут, я бы избила и им - до смерти, наверное. Такому худенькому и десяти ударов бы с лихвой хватило.
Перед глазами стоял красный туман, а ещё - красные капли на оливковой коже, и кровь на чём-то железном - когда хлыст измочалился до того состояния, что лучше выбросить. Я выбросила - и что мне там потом под руку попалось?
Когда мальчишка всё-таки упал на колени и застонал, меня впервые "пробило" на такой невероятный экстаз - сродни оргазму, только в десять, нет, в сотню раз сильнее. Кажется, я тоже не молчала - и перед глазами стояли рожи этих мерзавцев и кровь, немного, но такая яркая на оливковой коже...
Очнулась я в пропахшей потом и испачканной кровью одежде, с гудящей с похмелья головой - и сильно после полудня следующего дня. В своей комнате, хотя убей не помню, как туда попала. Отмахнулась от экономки, что-то говорящей про мальчика-подарок, искупалась. И снова пила. Вчерашнее удовольствие и вино почему-то крепко засели в моём сознании - в прямой связи.
Когда после заката я вновь оказалась у двери у гостевых покоев, меня это даже не удивило. А бледный вид мальчишки, олицетворявшего теперь тех повешенных мерзавцев, просто требовал окрасить его в алый.
Я старалась. Не помню, что это было, но он уже кричал, а крови утром на одежде было намного больше. Думаю, я его не только била - помню оливковую кожу, лихорадочно-горячую под моими ледяными пальцами. И снова экстаз, снова оргазм, безумного удовольствие.
Не уверена, проклятье ли его на меня так действовало. Служанки, помню, жаловались, что, де, "демон, сущий демон похоти настоящий, госпожа, даже подойти к нему страшно, вся какая-то странная я делаюсь". И я тоже делалась... странная. Каждую ночь на протяжении, по-моему, недели, со мной были эти мерзавцы-висельники, и я била их, я уничтожала их, они кричали от боли, пару раз умоляли не трогать, оставить. Ха, я тоже умоляла. Я тоже... твари!
Неделя без кошмаров, даже без снотворного. По-моему, и без вина под конец - зато дикое, несравнимое ни с чем удовольствие.
Спустя семь дней мой мальчик-подарок, уже совсем не такой красивый, как раньше, разбил глиняную миску с едой (я о его кормёжке и не вспоминала, но жалостливые служанки сами позаботились). И осколком поострее попытался вскрыть себе вены. Грамотно, кстати, попытался, не как некоторые истерички - поперёк пилят. Нет, вдоль, с оттяжкой. Крови под ним натекло - к порогу. Служанка, которая за пустой миской пришла, так орала, что даже меня в другой части дома разбудила.

***

Эти курицы сердобольные дружно выли не то от страха, не то от жалости. Мои проклятья заставили их только увеличить громкость и затянуться в унисон.
- Медикуса, госпожа, - причитала Лия, торопясь за мной, - медикуса-то уже не успеем!
Какого медикуса! В этой глуши не то, что целителя, даже этого проклятого медикуса днём с огнём не сыщешь!
Мальчишка так и лежал у порога, лицо уже посерело. Королевский, что б его, подарок, что я потом королю-то скажу?!
Примерно это в голове и билось. Хотя нет, если честно - ничего не билось. Я просто вырвала у Лии ларец с аптечкой и принялась экстренно вспоминать уроки друга Аврелия и его же факультативы в академии.
А потом ещё часа два слушала причитания по всему дому, и всхлипывания прямо тут, пока служанки кровь отмывали. Чтобы их перебить, ругалась, материла наложника на чём свет стоит. Как, мать его, только рука поднялась - его же жизнь ему не принадлежит, как он посмел, как он смог, как ему в голову-то пришло?!
Я, когда его осматривала, отлично всё поняла - и как, и почему. Всё, что могла, я ему отбила. Сломала рёбра - он дышал с трудом. А я ещё и душила пару... тройку... четвёрку...э-э-э... раз и потом... разное. И не кормили его ведь нормально, так, урывками - в его-то состоянии. И воды давали тоже урывками. И я ещё, великомученица. Ведь знаю же, каково это, мне одного вечера тогда хватило... А он, хоть, и обучен, но конечно, раньше его так не использовали. Конечно, к такому его не готовили. Конечно, неделе подобных издевательств он не выдержал - ему, демоны преисподней, всего лишь шестнадцать! Мальчишка наверняка решил, что так будет всегда, и конечно, сломался. Странно, что так поздно - аж через семь дней. Мне, вон, и вечера хватило.
Виктория! Что ж ты, твою мать, натворила...
А он даже таким серым, полумёртвым, без сознания, притягивал, как сладкий сироп - голодных мух.
Однажды, проснувшись в очередной раз у его кровати - утром, на рассвете - я смотрела, как встаёт солнце, как в золотых лучах, умываясь, оживает всё вокруг, и вдруг с изумлением поняла, что не только прошедшая неделя, но и лица, и голоса мерзавцев-висельников стёрлись из памяти.
Я могла теперь свободно дышать. Я даже улыбаться могла.
Я победила свой страх.
Избитый мальчик-раб на кровати пошевелился, сквозь дрожащие ресницы поймал мою улыбку. И попытался содрать повязку вокруг запястья.
Он потерял сознание секунду спустя, и с его открывшейся раной я возилась ещё долго.

***

Раньше дни были серым полотном, длящимся и длящимся, прерывающимся разве что кошмарами. Аврелий после обряда пытался меня расшевелить, но добился только того, что я перестала вести себя как кукла, которой надо управлять, чтобы двигалась.
Но, демоны бездны, даже тогда я не пыталась себя убить. Я слишком хотела жить. А, может, просто боялась умереть - хотя и жить-то мне было, собственно, не зачем. Особенно после обряда - ни семьи, ни друзей как таковых, ни магии. Три месяца серого полотна - и стоило какому-то строптивому мальчишке порезать вены, и я днюю и ночую у его постели. И, дьявол, мне давно не было так хорошо! Серое полотно раскрасилось жёлтым, коричневым и алым - цвет солнечного света, кожи мальчишки и убранства комнаты. Зелёным - сейчас же лето, оказывается. Уже лето. За окном шелестят листья сирени, глянцево-изумрудные, налившиеся солнцем. А когда южане наступали, сирень только цвела...
Я радовалась, как ребёнок, как случайно избежавший плахи осуждённый. Жизнь была, она шла - до обряда, после обряда. Она продолжалась! И одной её гранью был слабенький юный наложник.
Я варила ему снадобья. Вспоминала лекции Аврелия и его коллег, посылала служанок к травнику, ругалась на травника - абсолютно растения собирать и хранить не умеет! - давала изумлённым и кудахчущим курицам-прислуге инструкции. Те шептали: "Ведьма!" - испуганно, но с благоговением - и покорно шли в полночь в лес за алой четрицей и папоротником, мышиной кашкой и листиницей. А я потом всё это сушила, толкла, настаивала... на самом деле мальчишке хватило бы и мяты, но во мне проснулись силы - поила его всеми рекомендованными отварами. И конечно, он поправлялся.
Дня через три, когда я перестала вливать в него болеутоляющее и снотворное, он снова пришёл в себя. Жуткая картина, честно говоря: синяки пожелтели, весь в повязках, в поту - его всё ещё лихорадило. За ту неделю в стылых комнатах он подхватил сильнейший кашель, и я теперь, пытаясь снять температуру, поила отваром малины и шиповника. В общем, работы было много, и мне хотелось, чтобы теперь хотя бы есть он стал самостоятельно.
Трогать повязки на запястьях - достаточно уже заживших - он не стал, и вообще вёл себя очень тихо. Но на меня смотрел так, словно я палач на плахе, к которой его ведут... В общем, я сунула ему кружку с бульоном, приказала пить, а сама вернулась к отварам - на соседнем столе разложенные пучки трав и всякие колбочки-миски, - в общем, всё, что нужно. Кроме маленькой фарфоровой ступки, которой до этого я не пользовалась, и потому принести из своих комнат забыла. Пришлось идти - служанки точно бы не поняли, чем отличается фарфоровая ступка N3 и N4. Да и вообще, не люблю, когда роются в моих личных вещах. Так что пришлось идти доставать самой.
Когда я вернулась, мальчишка-раб затягивал петлю у себя на шее шнуром балдахина.
Ступка N3 грохнулась на пол, а я бросилась к наложнику, возомнившему, что он может распоряжаться своей жизнью, как угодно. Примерно это я ему и кричала, когда из петли вытаскивала. А он, стоило мне до него дотронуться, стал биться в истерике - сначала сухой и тихой, затем громкой - со слезами, рыданиями и сдавленным южным бормотанием. Больной и слабый, а удержать его на кровати мне стоило больших усилий. А когда я, ошеломлённая, машинально попыталась его утешить - ну, как это всегда делают, поглаживания по плечу и рукам, по лбу - откинуть влажные волосы и так далее, - он закричал. И так от каждого моего прикосновения. И бился - подушки и одеяла вспенились, потом я их с другого угла комнаты поднимала. Наконец, когда мне удалось влить ему снотворное - пришлось зажать ему нос, иначе пить не стал.
"Откуда такая строптивость? Это он теперь всегда такой будет? Нормальный же был, покорный... Мне, что, бракованного раба подарили?" - думала я, глядя на него, провалившегося в глубокий сон-оцепенение - в который раз.
Это если я его снотворным и седативным поить перестану, он снова в петлю залезет или вены вскроет?
Я оглядела комнату. При некотором воображении нашлось много-много всего, чем можно самоубиться... Но не держать же его вечно на травке!
...Аврелий сначала недовольно (была глубокая ночь), потом изумлённо и, наконец, испуганно глядел на меня, когда я его вызвала и спросила, что делать, если у человека вдруг суицидальные наклонности проснулись. И тут же завёл старую шарманку: "Вика, ты же ещё так молода!", которую я быстро перебила, буркнув: "Да не для меня". Аврелий замолчал и, прищурившись, принялся меня рассматривать. Я молча ёрзала у камина, зная, что прерывать созерцательный процесс главного королевского целителя чревато.
- Что ты с ним сделала? - спокойно поинтересовался, наконец, Аврелий.
Мой сбивчивый ответ его не устроил. Но, пропытав меня ещё с полчаса и так ничего добившись, Аврелий исчез минут на десять. А, когда снова появился, мне на ладонь опустился невзрачный камешек с выцарапанным на нём замысловатым символом. Камень-"переносчик" я и сама узнала, а символ был странным.
- Это запрещённая ментальная магия, - сообщил Аврелий в ответ на мой вопрос. - Ты не хочешь знать подробности, Вики, поверь на слово. Но это заклинание мешает каждой попытке умереть.
- Надолго? - я сжала камешек в кулаке.
- Надолго, - кивнул целитель. - Но не навсегда. Так что если хочешь наслаждаться королевским подарком, принимай меры сама. И, Вика, для тебя не пройдёт бесследно его убийство. А мне не нужна подруга-сумасшедшая.
- Я не собираюсь его убивать!
- И подробности мне тоже не нужны, - отозвался Аврелий и исчез, прервав контакт.
Заклятье я наложила немедленно. Да, теперь мне, как и простым людям, приходилось пользоваться "переносчиками", в которых готовое заклятье уже "лежит" - как готовое зелье во флаконе. Какое убожество! Раньше достаточно было матрицы заклинания, если оно было незнакомым...
Символ зажегся на руке раба - у локтя - жирной каракатицей, точно ожог. Я надеялась, что это не навсегда - красоты больному наложнику он не добавил.
Что ж, это решили. А со строптивостью я знаю, что делать.
- Даже не думай, - дёргая шнур балдахина, посоветовала я. Серые (сейчас мутно-тёмно-серые) глаза широко распахнулись. - Всё равно не сможешь. Гляди, - когда я взяла его за безвольно повисшую руку, мальчишка содрогнулся и вскрикнул. Но я заставила его смотреть. И объяснила, что означает "каракатица". А, когда распахнутые до невозможности глазища снова наполнились слезами, и пересохшие (но почему-то всё равно манящие) губы задрожали, влепила звонкую пощёчину. Для концентрации внимания. - Значит так, мальчик. Я повторю то, что тебе и так уже говорили. Повторю только один раз: твоя жизнь принадлежит мне. Я ею распоряжаюсь. Как видишь, пока мне не хочется, чтобы она скоропостижно заканчивалась. Но строптивого раба обычно при себе не держат. Дарить тебя мне некому, да и кому нужен бракованный товар? Поэтому я просто верну тебя в ту школу, где тебя учили - пусть проведут образовательный курс заново, не впрок пошло. А потом заберу то, что от тебя останется.
Слышала я про эти школы. Калечить не калечат - для этого там работают слишком изобретательные палачи. Не обязательно оставлять следы на теле, чтобы сделать очень, очень больно.
Но я это знала только понаслышке, а мальчишка, похоже, на собственном опыте. Потому что слёзы мгновенно высохли, скулы горячечно-заалели, а тонкие руки вцепились в мои - отчаянно-крепко.
- Нет, госпожа, пожалуйста, не надо. Прошу вас, не возвращайте меня! Я буду послушным, вы не пожалеете, что оставили меня, я всё-всё сделаю, не возвращайте меня! - и всё в таком духе.
Я вырвала руки, поставила на столик у кровати поднос с едой. Кивнула на лохань с водой и выстроившиеся у неё флакончики с притираниями, маслами и прочей ухаживающей дребеденью.
- Поешь. И приведи себя в порядок. Смотреть на тебя противно.
И уже спокойно отправилась к себе - хоть немного посидеть в тишине.
В ушах уже звенело от его рыданий и мольб.

***

Забавно, но то "не отдавайте меня, пожалуйста" было единственным разом, когда я слышала его голос - если не считать стоны и крики. Мелодичный голос, приятный, даже при хрипотце от болезни. Красивый, как и сам мальчик.
Он довольно быстро пришёл в себя - внешне, я имею в виду. Спустя дней пять мог вставать, потом и вовсе нужды не было постоянно валяться в кровати. Понятия не имею, чем он у себя в комнатах занимался - я приказала горничным топить у него, проветривать, убирать и не забывать приносить еду. Кстати, с горничными он вроде бы тоже не общался. А те его побаивались - в большинстве. Тех, кто не побаивался, я отсылала на другие работы. В огромном богатом доме полно работы, особенно если нет мужской прислуги.
Этим я и занималась последующие дни, временно про подарок забыв. Мне было хорошо, энергия требовала выхода - я благоустраивала дом. Неделе через две дом был уютен и приятен, я довольна, а мальчишка-раб снова слёг. Я расспросила горничных - оказывается, он перестал есть. Строптивый раб! Высечь бы, да ведь впрок не пойдёт. Хотя я была близка и к этому. Опять бить его уже не хотелось, но надо же как-то вразумить!
Стоящая на коленях у заправленной кровати тонкая фигурка меня несколько отрезвила. Я заставила его встать, рассмотрела бледное лицо, обострившиеся черты (ему шло), лихорадочный румянец алым цветком горящий на скулах. Позволила сесть на кровать и провела "воспитательную беседу" с повторной угрозой вернуть в школу удовольствий. Естественно снова выслушала сбивчивое "госпожа, не надо, всё для вас сделаю" и сунула в руки поднос с едой.
Мальчик старался, честно старался - я видела. Куске на третьем он стал давиться, а от бульона его затошнило. Я стала подозревать отравление, но все чудодейственные отвары не помогли. А укрепляющие и вовсе шли не в то горло.
Ещё четыре дня - и мальчишка вял на глазах. Медленно, но заметно. Я всерьёз испугалась, что он умрёт. Не знаю, так ли уж он был мне нужен живым - пока дом благоустраивала я вообще о рабе забыла. Так что спасала я бледного красавца-наложника, похоже, по привычке. Нелегко вот так взять и уйти, когда на глазах человек умирает. Да и потом - демоны и бездна! - его мне подарили, он мой, я не хотела его пока отпускать! Взялся тут - умирать...
Он честно выполнял все мои приказы, пытался есть, вставал, когда требовала, пил лекарства, давал себя осматривать. Но больше походил на красивую куклу, чем на человека. Наверное, как я после обряда, когда Аврелий меня лечил.
Аврелий, кстати, выслушав мои жалобы, крякнул и посоветовал... сделать мальчику приятно. "Хорошее впечатление, счастливое воспоминание... Вик, ну ты же помнишь, я сам с тобой так поступил". Поразмышляв и полюбовавшись на восковой прекрасный профиль раба, утонувшего в подушках и одеялах, я решила, что смысл в этом есть. Только что, хм, приятное надо этому инкубу? Изысканные яства? Новую золотую цацку? Парчовый наряд?

***

День выдался замечательным - впрочем, в этой части страны почти все дни замечательные, особенно летом. Солнце светило ярко и радостно, небо - без единого облака - ярко-голубой глубиной заставляло верить в бога, которому так преданы крестьяне. Зелень - тёмная, зрелая - радовала глаз: луг с вкраплениями белых колокольчиков, лес с величественными соснами вперемешку с осинником.
Я нацепила на наложника чуть не все защитные артефакты, какие были в доме. Украсила браслетами и кольцами, как новогоднее дерево. Закутала в плащ и накидки - с ног до головы, как южане своих женщин закрывают. Тут, конечно, тишь и глушь, но мало ли... Девочки-то у меня языкастые.
Ехали мы на одной лошади - моей спокойной Снежинке. Шаг у неё ровный, норов отсутствует, послушная и верная. Если что, не понесёт. Двойной вес она, кажется, и не почувствовала - мальчик отощал так, что был лёгкий, как пушинка. Я, когда его в седло подсаживала, тоже вес почти не ощутила.
И приятно было прижимать его к себе, пока к лесу рысили - почти как мягкую игрушку-зайца, который у меня, помню, был в детстве ещё до академии. Тёплый, тонкий, живой. Волосы пахнут - тонко - цитрусом. Если прижаться к капюшону у виска, можно почувствовать...
Мальчику к тому времени так поплохело, что вряд ли он соображал, куда мы едем, и едем ли. Я его во двор выводила - почти на руках несла. А в седле он и вовсе на меня лёг - но я не возражала, нет, отнюдь. Приятный, тёплый - и только мой.
Нет, мне совсем не хотелось, чтобы он умирал.
Полянку эту посреди леса я облюбовала ещё несколько дней назад, когда сама здесь гуляла. Небольшая, но живописно пересекаемая чистым, весело звенящим ручьём. Окружённая осинами, вся в колокольчиках и каких-то белых цветочках, сладко пахнущих ванилью. Я и тогда не выдержала - валялась тут, просто отдыхала.
Сейчас я спешилась, убедилась, что за нами не подглядывают (артефакт-"следок" не так-то просто обмануть). И ссадила мальчишку с седла. Повозилась, разворачивая его из шарфов-плаща - ну правда, как южную красавицу. И, усадив на траву у ручья, отошла подальше - наблюдать.
Сначала он просто привычно сидел на коленях - пошатываясь, закрыв глаза. Я испугалась, что снова упадёт в обморок. И он действительно завалился вперёд - и упёрся руками, схватился за траву. Вздрогнул, кажется, от удивления. И, по-моему, только сейчас понял, где он.
Я смотрела, спрятавшись за малинник на дальнем конце поляны. А мальчик гладил траву, перебирал тонкими, прозрачными пальцами листья и лепестки. И улыбался - искренне. Сейчас он был по-настоящему прекрасен - лесной принц, наконец-то вернувшийся домой. Из его глаз текли слёзы, но это было, наверное, нормально - свет яркий, и потом, от радости же тоже плачут. Он по-детски сунул палец в воду, понаблюдал за рыбками-мальками, поднял голову и надолго так застыл, жмурясь, подставив лицо солнцу, слушая птичьи трели.
И как он был красив тогда!
Я поставила на заметку: вывозить его в лес почаще. А сама стала собирать малину в пригоршню - все же любят сладкое. Хотелось его порадовать. Хотелось, чтобы улыбался мне - вот так, искренно, по-человечески. Настояще. Я же не дура - приказом такого не добьёшься. А жаль.
Но с "приятным" я угадала. К чему ему украшения и платья? Когда меня "накрыло" после обряда, Аврелий не стал показывать мне королевские, герцогские, графские подарки. Он привёз меня в Нижний город - столицу бедняков. Там как раз раздавали дармовую еду - подачки от государя. Я помню, как смотрела через решётку носилок: сидящие у серой, поросшей мхом стены оборванцы - старики, хлюпающие носами дети, их матери, растрёпанные, в тряпье. Мужчин, конечно, не было - всех отловили и забрали в солдаты. А эти - старики, женщины и дети - ели даровый хлеб, дети что-то щебетали, матери переругивались между собой и смеялись, старики возились, шамкали и тоже посмеивались - не знаю, над чем. А на той самой мшистой стене был грубо выписан мой портрет. Я смотрела на него, не в силах оторвать глаз, и вспоминала, что даже портреты короля нищая братия "украшает" комичными усами и бородой почти мгновенно - даже если за это карают сумасшедшим штрафом. И моя физиономия, судя по линиям, тут уже давно весит, похоже, кем-то из здешних и написанная. Ещё и польстить пытались - сделать симпатичней, чем в жизни. Кто бы сказал, никогда б не поверила.
Я и тогда сначала только очень удивилась. А потом Аврелий сказал: "Ты сделала это возможным" - и кивнул на возящихся в грязи детей. "Если бы не ты, их трупы болтались бы на стенах или украшали дорогу к Южному тракту".
Я никогда не была альтруисткой, и согласилась на обряд не для детей - уж точно не для нищих. Но та картина и слова Аврелия долго ещё грели сердце - до самого отъезда.
И никакое золото и драгоценности мне бы тогда не помогли - как не помогли бы и юному наложнику. Его же всю жизнь, скорее всего, держали взаперти - с момента наложения проклятья уж точно. Обычно таких, как он, запирают в спальнях - чтобы ни чужой взгляд, ни тем более прикосновение не осквернили собственность хозяина. Максимум, что он мог видеть у себя на юге - огороженный стеной сад с искусственно посаженными деревьями, цветами, птицами в клетках, рыбках в пруду и так далее.
Я показала ему свободу.
Он даже не шарахнулся от меня, когда подошла ближе. До этого всегда вскрикивал, когда прикасалась, а сейчас только вздрогнул и открыл глаза.
Я молча протянула ему горсть малины.
Потом мы обедали у ручья - я захватила с собой корзинку для пикника и всякие вкусности с кухни. Он теперь ел, а не давился. Не жадно, ещё не почувствовал голод. Но после малины лёгкая пища хорошо пошла.
Мы молчали - я лежала на траве рядом и тоже слушала птиц. А он рассматривал меня. Неявно, незаметно, но я чувствовала его взгляд. А потом гулял по поляне - с детской сосредоточенностью изучал бабочек, ловил кузнечиков, смеялся...
Обратно мы ехали вечером, почти на закате - небо уже золотилось. Он в седле, я рядом, ведя Снежинку под уздцы. Шагом.
Он крутил головой, с ожившим интересом глядел на горизонт, и в серых глазах светилось восхищение. А я думала, что с него, такого, надо писать портрет. Не для спальни, а для гостиной или кабинета. Похоти в нём не было, как тогда, по приезде. Но красота настоящая много-много ценнее. Такую лелеять и хранить надо у сердца, а не видеть во "влажных" стыдных снах.
Таким был бы крестьянский бог, если бы спустился на землю - или один из его посланцев.
На него и служанки пялились, а я, чувствуя колючую ревность, даже пожалела, что не заставила снова укутаться в плащ и шарфы.
Понимаю южных мужчин. Если их женщины так же прекрасны, их лучше прятать за покрывалами. От дурных похотливых глаз.
В гостевых комнатах мальчик стал гаснуть - я видела, у него глаза сияли, пока я на дверь его спальни не указала. А я вспомнила, как сама боялась даже пройти мимо двери, ведущей в подземелья, где проходил обряд.
Позвала Лию, приказала нести ужин в мои комнаты и туда же перенести все вещи мальчишки. Взяла его за руку и лично отвела в свою спальню - моё красивое уютное гнёздышко, ничем гостевые комнаты не напоминающее.
- Будешь жить со мной.
А, заметив, что серые глаза больше не горят, зачем-то добавила:
- И если хочешь, завтра снова в лес поедем.
Он бросил на меня изумлённый взгляд, стоя на коленях у окна.
Я резко кивнула, заметила, что его глаза снова засветились - тихонько, скрыто - и не выдержала, сбежала встречать ужин сама.
"Ох, госпожа, какая-то странная я с ним делаюсь..."

***

Он умел быть незаметным. То есть совсем, совершенно незаметным. Когда после ужина я взялась за переводы "Историй Маркуса", он сидел на коленях у открытого окна, смотрел на звёзды и слушал сверчков. И, по-моему, ни разу не пошевелился. С головой уйдя в текст, я даже вздрогнула потом, когда отложила книгу и увидела его тень на стене.
Было уже очень поздно, даже у меня глаза слипались. А он всё смотрел в окно. Хм, и что там интересного - ну звёздное небо, ну луг, ну светляки. Лес вдалеке чёрной стеной. Красиво, но скучно.
Я зевнула, прошла к зеркалу, убрала волосы, чтобы во сне не мешались, и решительно объявила, что пора спать.
Серые глаза посмотрели вопросительно, и я кивнула на кровать.
- Да, здесь. Со мной. Ложись.
На его лице мелькнула и вновь намертво приклеилась та дурацкая фальшивая улыбка. Ужасно неуместная, особенно после того, что я видела днём в лесу.
Он встал, и, я думала, пойдёт к кровати исполнять мой приказ. А он зачем-то направился ко мне.
Он был низким для юноши, мы оказались одного роста. Раньше я это как-то не замечала, сейчас, когда он остановился почти вплотную ко мне - с этой его спокойной улыбкой и тщательно скрытыми эмоциями во взгляде, - рост бросился в глаза. Я привыкла, что мужчины надо мной возвышаются - даже для женщины я довольно низкая.
Он поймал мой изумлённый взгляд, склонил голову - лучше не стало - а потом и вовсе снова встал на колени, склонившись почти к моим ногам.
Я заподозрила какой-то южный ночной ритуал. Ну, мало ли, как они у себя спать ложатся? Может, целые церемонии? Я же никогда не видела.
Но когда он снова встал и принялся неторопливо меня раздевать, проводя нежными ловкими пальцами по ключице, плечам - я, наконец, поняла. Меня бросило в жар и холод одновременно, а его руки добрались до груди, я не выдержала. Отшатнулась - резко, ошеломив его. И схватила первый попавшийся под руку тяжёлый предмет - книгу. Совершенно зря, защищаться уже нужды не было - мальчишка снова упал к моим ногам, совсем неопасный и абсолютно беззащитный.
Ну хоть ныть не стал, только:
- Простите, госпожа. Я неверно понял ваш приказ. Жду ваших указаний.
Ждёт он... Чего он там неверно понял? Приказала же в кровать лечь. А..? Ага. Дьявол, наложник же. Неужели другие хозяева в свою постель его укладывали только для этого?
Ха, а мне самой пришло бы в голову с ним просто спать, если бы не обряд?
Я устало вздохнула, отложила книгу. Поёжилась и ткнула пальцем в постель.
- Ложись.
Он мгновенно поднялся и юркнул к кровати, свернувшись на покрывале калачиком.
Я потянулась к завязкам нательной рубашки и, словно между прочим, поинтересовалась:
- А у вас на юге принято спать, одетыми и не укрываясь?
Серые изумлённые глаза снова взглянули на меня - так, что я на минуту заподозрила, может, он не очень хорошо наш язык знает? Говорит вроде правильно, только с лёгким акцентом. Ну мало ли...
Но, когда я забралась под одеяло, он лежал рядом, без своих туник-шаровар, близко, и аккуратно меня не касаясь.
- Да спать, спать мы будем, - не выдержала я. - И ещё раз ко мне полезешь без разрешения - пристукну. Понял?
- Да, госпожа, - прошелестел он.
- Ну тогда спокойной ночи, - я подоткнула подушку, поудобнее устраиваясь. - Хотя нет, погоди. Как тебя зовут?
- Как прикажет госпожа, - а он лежал, не шевелясь, очень-очень напряжённо.
- Госпоже лениво играть в угадайку, - раздраженно отозвалась я. - Отвечай.
- Все хозяева называли меня по-разному, - тихо произнёс он после паузы.
- И как чаще всего? - странные традиции на этом юге...
- Амани.
- И это значит?.. - я приподнялась на локте, чтобы лучше его видеть.
Он смотрел в потолок, лицо совершенно спокойное, без этой идиотской улыбки. Хорошо.
- Желание.
- Логично, - хмыкнула я, оглядывая его тягучим, томным взглядом. - Но тебе же дали имя при рождении? Какое?
Взгляд он принимал с потрясающим спокойствием - без лишних ужимок, которые можно было бы ждать от гаремного наложника. Очень хорошо.
- Я не помню его, госпожа. Простите.
Я не удержалась, подцепила прядь его волос. Да, мягкие.
- Ален. На нашем языке это значит "красивый". Тебе нравится?
- Да, госпожа, - спокойно ответил он. Впрочем, если бы я предложила те же Дезире, Амадея или Аиме, ответ наверняка был бы тот же. "Всё, что угодно, госпожа". Вроде как ему всё равно.
- Значит, будешь Аленом, - решила я. - Мне нравится это имя. Хорошее, - и никто из моих знакомых его не носит.
- Я счастлив доставить госпоже удовольствие.
Угу. Типа верю.
- А до этого, когда раздевал, тоже удовольствие пытался доставить? - поинтересовалась я.
Он наконец-то взглянул на меня - быстро, изучающе.
- Простите меня, госпожа, я ещё не знаю ваших привычек. Если вы скажете, что мне нужно делать, я это исполню и постараюсь сделать мою госпожу счастливой.
Звучит многообещающе.
- Ну конечно ты не знаешь моих привычек, - проворчала я, укладываясь удобнее. - Ты же был слишком занят умиранием. Не делай так больше.
- Простите, госпожа. Я ничтожно молю о прощении и жду дальнейших указаний.
- Спи уже.
Уже засыпая, я подгребла его к себе - ещё удивилась во сне, почему мой игрушечный заяц вдруг такой тёплый и пахнет вербеной.
"Заяц" уютно сопел мне в шею и не сопротивлялся.

Опубликовано: 06.10.2014 / просмотров: 2698